Давно это было… Князь Давид Игоревич встретился в Турове с великим киевским и туровским князем Святополком. Оба они были внуками великого князя Ярослава Мудрого. Давид просил согласия основать свой город. Он был князем горделивым. Вместе с сыном Всеволодом мыслил основать город, равный Пинску, Турову, Киеву…
С той поры минуло чуть больше девяти столетий.
Давно это было, очень давно… В 1112 году Давид умер. На Замковой горе, впоследствии она называлась Церковной, князь и погребен.
И вот, путая даты, имена князей и потомков, припоминая войны, милость и немилость королей, вспоминая изображение герба (в 1786 году Городок получил Магдебургское право), я всегда со щемящим чувством еду изредка домой, чтобы ощутить неповторимый исторический дух града Давида.
Ах ты, дорожка домой! Невозможно описать всю глубину чувств, вдруг охватывающих твое сердце. И пусть там никого из близких не осталось, и хаты давно нет, и груша сладкая спилена, а в огороде чужая картошка, пусть оттуда разлетелись твои друзья–ровесники, вышли давно замуж соседские девчата, пусть ты сюда не наведывался «тысячу лет» по своей воле, обо всем этом не хочется и думать, потому что щемит–ноет сердце, наполняясь радостью с каждым новым километром.
…Ты идешь торопливо мимо хат: они ли присели от времени, ты ли это так подрос. Желтые дикие гвоздики ложатся ниц у твоих ног, а там за каждым низеньким забором море красок, зелени, гряды цветов. Тебя постепенно окутывает чудесный запах горошка и маттиолы, настурции и флоксов, красавцев турецких бобов. Маленьким, скромным анютиным глазкам, которые никак не могут отмыться от дорожной пыли, бархоткам, астрам и гвоздикам трудно состязаться ароматом, они привлекают твое внимание своей неповторимой красотой. Словно посаженные на аистовые ноги, стоят, не шевельнутся, циннии, около них может расти и быть заметным разве что махровый мак. Прозрачные стебельки бальзамина любят солнце, их можешь и пропустить, потому что твой взгляд обращен к высоким королевским желто–белым лилиям. Мальва не так красива, как георгины, не так ароматна, как маттиола и роза, но под силу ли кому–нибудь еще вымахать без опоры на двухметровую высоту? Так и возвышается над всеми, как принцесса.
Этот естественный ковер из живых цветов заставляет тебя приостанавливаться почти у каждого забора, а чудный запах полнит и полнит твою грудь. Здесь не рвут цветы, не ставят их чахнуть в вазы. Такой «льготой» пользуются разве что гладиолусы и тюльпаны. Старые люди любят говорить: «Природа не прощает, если даже вырвешь на лугу лютик».
Возле хат городчуков не растут акации, сирень, черемуха, жасмин, каштаны.
А на кой? Толку от них нет.
Растут смородина, крыжовник, вишни, абрикосы, сливы, грецкий орех и цветы. Издавна это сделалось одним из самых популярных ремесел: выращивать цветы и возить по свету на продажу семена.
Говорят, сама королева Бона, которая ввела налог 20 грошей с копы, поощряла любовь городчуков к цветам. В 1691 году на рыночной площади было 67 лавок и еще 12 пустых мест для тех, кто приедет торговать. Из этих двенадцати три принадлежали магнатскому двору, по одному ксендзу и униатскому священнослужителю. Рыбная ловля продолжалась три дня и три ночи. Ловить так ловить. На охоту — когда прикажут. На пашню шли со своим хлебом. За год выпивали «пейсаховой водки» 450 ведер. 9 недель проводил городчук на сплаве до Екатеринославля (Днепропетровска). За год на телегах, санях, стругах, шугалях, наседах, лодках, пароходах перевозили 27 тысяч пудов товара. Деготь и смолу с Волыни в Киев везли через Городок.
Украшением плетеных бричек для магнатов и чужеземных господ тоже занимались здесь. Что–что, а городчук ко всякому делу охоч и, что удивительно, сам себя не охаивает. Однако же, к сожалению, неохотно гордится своими. Вроде бы ревнует, что и он талантлив, пожалуй, не меньше, а о нем не говорят, не пишут.
А было и есть о ком. Художники из Давид–Городка братья Гречко (XVI в.), иконописцы Иван Сыса (XIX в.), его сын Борис Сыса (XX в.). Молодые мои современники Леонид Кузьмич, Александр Хорошун, Владимир Цубер, скульптор, даже рука не поднимается написать «резчик по дереву», К.Козелко да знаменитые кузнецы Тукины, Калаганы, Солейко, Маринич.
Золотых дел мастера Никита и Пархом (XVI в.). Художник времен Боны Ярко Камей. Вот думаю, кто же основал школу живописи? Ищу следы и не ошибаюсь. Все тот же последний князь Митко Давидович, который не только имел 100 коров, но и школу иконописцев и церковного убранства.
Ехали в свет. Художник Наваш (говорили, любовник Боны) и резчик Тимошка работали в Пинске. Почему, почему не носят их имена улицы в Давид–Городке, не понимаю до сих пор.
Девиз городчука такой: «Надо и в пасмурные дни уметь разглядеть счастье и что–то делать». А уж работа выведет тебя к таланту, деньгам, независимости. Городчук издавна тяготеет к этой независимости, достоинству, призвав иной раз на помощь жадность, зависть, решительность, риск и в то же время осторожность. В нем вечно борется христианская любовь к ближнему и нежелание поступиться во имя этой любви своим. Здоровый эгоизм заставляет рассчитывать на свои силы, социализм ли на дворе, капитализм ли. Старательные, рачительные, трудолюбивые, сообразительные и хитрые (торговля научит быть и разговорчивым, и хитрым) городчуки с незапамятных времен научились дубить шкуры, шить кожухи, костюмы, платья, юбки, делать грабли, бочки, плести корзины, сети, верши, ковать подковы, гвозди, мотыги, петли, ножи, длинные ключи, шить зимние шапки, пальто и сапоги, особенно сапоги. Говорят, что все польские короли заказывали хромовые сапоги только у городокских сапожников. Городчуки строили хаты, крыли их камышом, соломой, дранкой, мостили берега бурливой и подчас неспокойной Горыни, вырезали из золота серьги, выпиливали перстни, делали лодки, долбили челны, подковывали коней, набивали подушки и верхники (толстые пуховые одеяла), рисовали иконы — здесь равных не было Глебу Ивановичу, как до этого его отцу и деду, варили на праздники сахарную вату и лёды (мороженое), пекли баранки и вкусные пряники, булочки с ванилью. Одним словом, что ни хата, то свой талант, свой гонор, свой форс и свои порядки.
Естественно, чтобы обслуживать такие хаты–мастерские (шили одежду всей семьей), хаты–мануфактуры, кузницы, надо же было где–то кому–то приобретать товар, перекупать, договариваться, а нет так, и скупать краденое, на что–то менять, но все же привозить с немалым риском хлопотливым домоседам в Давид–Городок из всех ближних и дальних мест дратву, иголки, швейные машинки «Зингер», сахарин, дрожжи, шкуры, ткани, шерсть. Это было, пожалуй, самым рискованным занятием: надо было и студеной зимой, и знойным летом ехать в великий неведомый свет, а бывало, добирались и до Москвы, и до Варшавы. Поэтому занимались поставками люди наиболее общительные и изобретательные, смелые, пронырливые, легкие на подъем и острые на язык. Таких были единицы, и о них ходили самые невероятные кривотолки.
Здесь рождались, вырастали, женились, трижды фотографировались у пана Зубея: в детском возрасте, в день свадьбы и в день смерти в гробу. Ничто, казалось, не могло нарушить и изменить установленный порядок жизни. Растили детей, коротали на солнышке перед хатой долгие годы старости, которая чаще всего была наполнена работой, и как–то незаметно умирали люди, которые так никогда (кроме этих самых заготовщиков и перекупщиков) и не видели поезда, а показывая на редкий самолет, иногда пролетавший в небе над местечком, говорили: «О, всэ по Библии. Там сказано, что будут летать стальные птицы».
В первые дни войны пошли городокские мужики защищать Отечество. И в сорок четвертом, после освобождения, поехали городчуки на фронт. Воевали самоотверженно. Не было того фронтовика, который не имел бы медалей и орденов. Правда, отдали довольно быстро детям для забавы. Мне свои подарил дядька Михалка. Дети, нося на шлейках отцовские награды, обменивались ими или меняли их на конфеты.
Летом я еду в Давид–Городок, чтобы сесть на велосипед и прокатиться по центральной брусчатке — еще в польское время ровненькому вымощенному проспекту. Даже если меня никто не узнает, не встретит, уверен, что всегда увижу ласточек над Горынью. Они ждут и встречают всех. Они сидят на железной проволоке, переброшенной с одного берега реки на другой. Сидят и радуются жизни, к этому призывают и нас.
Со времен Давида 910 лет, уже девятьсот десять, всего только девятьсот десять, всего сорок колен одного рода только и прожило местечко за эти 910 лет. Прими и мое скромное, восторженное приветствие. Цвети и оставайся таким самобытным, естественным, единственным.
Ласточки совсем недалеко от школы, клуба, библиотеки, кладбища, где лежит мать, родные и все знакомые дядьки, тетки и деды моего детства.
Когда я слушаю знаменитую песню «Журавли на Полесье летят», всегда думаю, что они летят к Давид–Городку…
Заметка краеведа
Давид–Городок — город в Столинском районе Брестской области, на р. Горынь (бассейн Припяти), в 41 км от ж.–д. ст. Горынь (на линии Лунинец — Сарны). На правом берегу Горыни, в центре современного города, сохранилось круглое городище, обнесенное земляным валом. Основателем города считается владимиро–волынский князь Давид Игоревич, которому после съезда князей в Витачеве (1100) принадлежало также и Погорынье. По археологическим данным, возникновение города относится к концу XI или началу XII в.
Георгий МАРЧУК.
Источник: «СБ-Беларусь Сегодня»
Изображение взято с сайта:onlineslavuta.at.ua
|
